Рецепт нашего знакомства оказался прост. Берётся несколько кружек чудесного грибного пива в трактире «У Мэри», что в селении расположен, переполненный зал и незнакомая компания из трёх человек за столом для четверых. Потом добавьте щепотку шуток, обычный обмен приветствиями и пожатия рук, вслух обронённый и давно терзавший вас вопрос: «Эх, где бы всю эту ерунду на карнавальную маску собрать?» – и всё. Добро пожаловать в команду отчаянных любителей приключений, двое из которых тут же назовут вас собратом по несчастью, а третий кивнёт, тщательно пережёвывая кусок баранины в вине, тушёной со сладкими грушами.
К несчастью, испытанное в трактире ликование оказалось преждевременным: чтобы собрать «ингредиенты», нужно было изрядно побегать по всему Огрию. Коварная ярмарочная заводила Надилари половине воителей О’Дельвайса раздала клочки бумаги с загадками. В них неуёмная магмарка, нашедшая приют в самом сердце людской столицы, зашифровала имена тех, кто могут подсобить в сборе всевозможнейших вещиц. Из блёсток, жемчуга, клея и прочих компонентов Надилари сумеет изготовить прекрасную карнавальную маску, так она объясняла мне. Складненько говорила, улыбалась (а зубки-то словно жемчужины!), весёлые взгляды бросала из-под тёмных ресниц, капюшон поправляла изящной ручкой, чтобы солнце не играло на огненно-красной коже… Знала толк, плутовка! В ту минуту я был так сильно ею очарован, что согласился бы один на один сразиться с Драконом магмаров, что уж говорить о каких-то загадках!
Увы! Давно был в неё влюблен. Наверное, с тех самых пор, как близ Площади Света появились цветастые шатры, трепещущие на ветру ярмарочные вымпелы, и навстречу любопытным воинам старейшина Багурон вывел… магмарку! Весь город мигом наполнился слухами о том, что старец наверняка околдован вражескими чародеями, а женщина с кожей, подобной багряно-золотистому огню, всего лишь засланная разведчица или… или предательница! Однажды ночью непременно откроет ворота подоспевшим вражеским ордам!
Ух, что творилось в О’Дельвайсе! Дамирусу пришлось на время приставить к чужестранке охрану, ибо слишком много нашлось сорвиголов, возжелавших избавить родной город от изменницы раньше, чем она сотворит своё черное дело.
Однако ничего не происходило, к Надилари стали постепенно привыкать. Теперь лишь единицы тянулись к оружию, видя её на ярмарке, но едва замечали на себе предупреждающие взгляды других воителей, толпившихся возле балагурящей красавицы – ругались сквозь зубы, поминая лихими словами вбитые войной привычки. Со временем таких становилось меньше и охрану было велено убрать. Ах, Надилари, сколько шуму и кутерьмы наделала ты в столице! Не меньше, чем в моём сердце.
И вот, допрыгался. Теперь стою перед домом барина Вольдемара, чувствую себя нерадивым воздыхателем, топчущимся на пороге дома объекта неразделённой любви, мрачно поглядываю на Джона. А он, паршивец, специально принарядился как на великий праздник, лилию в лавке подарков купил, причесался, и в воздухе мерещится тонкий, но сладковато-приятный запах… Неужто без благовоний не обошлось? Хитрец! Подсказка отправила его к путане Мариэтте, живущей во-о-он в том домике. Не удивлюсь, если сей любитель дамских юбок рассчитывает получить от красавицы нечто большее, чем горстку блёсток.
Вообще, где справедливость? Написанные женским почерком подсказки велели Кири хорошенько подкрепиться, Вереене – сходить в бухту за ракушками, Джону – купить лилию и скоротать время в обществе доступной женщины, а мне…
– Глупо хвалиться достатком перед тем, – Джон как раз зачитывал издевательский текст вслух на случай, если мы что-то упустили, – кто сколотил целое состояние! Явись за золотой тесьмой без воинского облаченья – и ты разжалобишь скаредного богача!
– Убью Надилари! – тихо, без всякой надежды на спасение выдохнул я.
– Ну-ну. Давай-ка не расслабляйся, солдат! Обидеть слабую женщину ты всегда успеешь, а раздеваться перед барином надо уже сейчас.
Выругавшись сквозь зубы, я принялся расстёгивать ремешки доспеха. Смехота! Ради тесьмы приходилось идти на такой позор.
Если честно, мои отношения с  владельцем «Райского уголка» не складывались от слова «совсем». Да, иногда приходилось выполнять поручения Вольдемара, если в карманах заканчивалось серебро, но его скупость, самолюбование и нездоровая жажда нажиться на каждом встречном, будь то забитый служка или нищий странник, выводили из себя. Пару раз снилось, как я швыряю в лицо изумлённому мужчине его гроши, а затем награждаю его прямо-таки роскошным пинком под зад. Увы, до сей поры сладкие видения неизменно рассеивались с наступлением утра. Но фортуна любит смешные розыгрыши: теперь барин сможет точно так же выпроводить меня, посмеиваясь.
По Фэо неспешно шла ранняя весна – заспавшаяся красавица, не растерявшая тепло сладкого сна и потому продрогшая от первого дуновения хладного, дышащего зимними морозцами ветерка. Ещё не везде сошёл снег (на лугу можно по пояс провалиться в сугробы), лужи к утру покрывались ломким прозрачно-белым ледком. При выдохе с губ срывалось облачко молочного пара.
Стоять босиком на промёрзлой земле очень неприятно: всё тело мигом покрылось мурашками, волна дрожи пробежала по спине; через полминуты я стучал зубами, как дряхлый скелет из братского захоронения – костями. А Джон стоит, заливается да «инструктаж» проводит… Уж не знаю, какая должностная инструкция приписывает так вводить в курс дела: один взгляд на меня бросать и десятью награждать смущённо хихикающих девиц-травниц, неведомо зачем сюда забредших. Не выдержав улыбок и наглого осмотра, коему они издали подвергли мои подштанники в мелкую клетку, я украдкой показал им парочку неприличных жестов… Тотчас гортань перехватило спазмом немоты! Одна из них, рыженькая, нахмурившись, вытащила из подсумка приметный красный значок со шлемом и осуждающе покачала пальчиком. Фыркнув, нахалки пошли своей дорогой, послав моим подштанникам воздушный поцелуй. От испытанного унижения я покраснел, как варёный рак, но заклятие-«молчанка» мешало громко, витиевато и исключительно цензурно выругаться им вслед.
– Эй, ты чего порозовел? – Джон приуныл после ухода свидетельниц его красноречия. – Понравились? Красавицы! На рыженькую не зря пялишься: умница, воспитана хорошо, приоритеты верно расставляет. Доблестница, – Джон говорил с такой гордостью, будто речь шла о его родной дочери. – Могу познакомить, если захочешь… – не обращая внимания на протестующее мычание, он вдруг оглянулся на домик Мариэты и замер. Всего на миг, картинно, в позе наивысочайшего изумления, чтобы через минуту громогласно воскликнуть: – О всемогущая Шеара! Солнце ль сошло на землю или удостоен я чести видеть Вас, Мариэтта?
Я смог только сдавленно охнуть: привлечённая звучанием знакомого голоса, к резному оконцу подошла путана. Ну! Веселой улыбки продажной женщины стерпеть не смог: схватил латы в охапку, нерадивого помощника за грудки, и понесся за угол Вольдемарова забора.
Только там удалось перевести дух, пригоршней снега остудить пылающие щеки. Странно: вроде дрожу от холода, а внутри жарко-жарко, дышать нечем! Вот какова сила людского стыда, морозы переборет! Хорошо, что не на главной площади О’Дельвайса раздеваться пришлось, иначе я бы точно сгорел от сего чувства заживо!
Джон возмущался недолго. До самовлюбленного петуха наконец дошло, что напарник разрывается между одинаково сильными желаниями прибить Надилари по возвращению и закопать рядом труп верного товарища.
– Так, – начал он, снова расправляя клочок бумаги, – ладно. Вернемся к нашим, кхм, баранам… А ты почему ещё одет?
– Я? – недоумевая, оглядел себя с головы до ног: поножи снял, нагрудник снял, наручи, наплечники, сапоги тоже…
– Ты! – Джон обличающе и весьма болезненно ткнул пальцем в грудь. – Снимай рубашку! Крой слишком хорош.
– Да ты вообще говорил сначала, что «без облачения» – это несерьезно! Дескать надо показать Вольдемару записку и просто у него попросить какую-нибудь красивую ерунду для масок!
– Считай, я недоговаривал. В целях сохранения интриги. Тут ведь ясно написано: «без облачения». То бишь, голышом.
– Я…
– В чём сложности? – Джон вскинул брови, оглядев меня без тени веселья. – Ты же не юная девица, чтобы стыдиться внимания умудренного жизнью, зрелого, привлекательного мужчины…
– Джон, – негромко предупредил, с жутким и стоившим огромного труда спокойствием, – шею сверну за шуточки. Даже сказанные так серьезно.
Конечно, я лгал и выдавал желаемое за действительное. Чтобы свернуть шею зубоскалу-шутнику, надо родиться Кири, никак не мной. Джон выше на две головы, шире в плечах и лет на пять старше. Ко всему прочему сильнее. То, что я за грудки схватил и тащил – сочетание его растерянности и моего везения, не больше.
В голову не могло прийти, что Надилари выдумает такой фокус! Снять воинское облачение? Думал, речь идет о медалях за заслуги, об оружии, доспехе или поясе с эликсирами!
Впрочем, проку нет спорить. Лучше быстренько сбегаю к Вольдемару, спрошу про маски и уйду. Если усмехнётся, исполню свою заветную мечту и отвешу барину пинок под благородное седалище.
Стянув рубашку, я не удержался от соблазна с силой запустить ею в Джона. Тот, впрочем, поймал. Холод казался не просто жутким – смертельным, тепло горницы «Райского уголка» виделось несбыточной мечтой.
– А… – кажется, передо мной, теперь действительно оставшимся в одних подштанниках, встал очередной серьезный вопрос, – остальн-н-ное… как, снимать?
– Остальное? – Джон секунду не понимал, потом глянул на меня и глаза округлил. – Не-не! Мы же должны разжалобить его, а не напугать до полусмерти. И уж тем паче не сесть в тюрьму за пропаганду свободы нравов.
Передразнить его, невзирая на дробный зубной стук, получилось:
– З-за сво-б-б-боду нравов! – я широко всплеснул руками. – Хаос зн-н-ает, сколько ст… стою тут в од-д-дном исподнем на морозце, а ты пориц-ц-цаешь свободу нравов!
Но делать нечего: холод, до зубного скрежета надоевший напарник и безысходность заставили тихонечко, осматриваясь словно вор, пробираясь едва ли не на четвереньках, добраться до парадного входа усадьбы Вольдемара.
Сзади раздался переливчатый смех: несмотря на все предосторожности, Мариэтта смогла разглядеть наизабавнейшие перемещения. Потом донесся стук в дверь, смех стих и через минуту сменился весёлой болтовнёй: путана встречала дорогого гостя.
Показывать Надилари, что влюблённый мужчина спасовал перед обычным розыгрышем, не хотелось. Пришлось стучать.

***

Глаза Катипута, и так похожие на два здоровенных блюдца, при виде меня стали размером с тарелки для фруктов! Служка аж дар речи потерял, молча таращась на посиневшего, небритого, всклоченного воителя, очень разозлённого вынужденным ожиданием под дверью.
– Вы к-кому? – наконец, выдавил карлик.
– К Вольдемару, – мрачно, зло, хмурясь, ответствовал я и всё-таки не удержался от соблазна пошутить. – Пришел час расплаты!
Пискнув от ужаса, служка захлопнул дверь прямо перед носом нежданного гостя. В первые несколько секунд я даже не понял смысла произошедшего: было открыто, а теперь – хоп! – заперто!
К тому моменту, как мне удалось через дверь извиниться, уговорить его открыть снова и убедить в том, что пришедший на порог человек даже не вооружён, тело совсем заледенело, а всякое желание пререкаться с Вольдемаром исчезло почти бесследно. Да, оставался неприятный осадок: придётся просить помощи у того, к кому я не испытывал ни малейшей симпатии, но… но постойте на улице в неглиже - сто раз пересмотрите приоритеты!
Словом, в не очень скором времени я предстал пред светлые очи Вольдемара. Владелец «Райского уголка» наслаждался заморским табаком в роскошно обставленной гостиной, утопая в мягком кресле. На изящном тонконогом столике перед ним лежала стопка векселей, сургучная печать, перо, стояли агатовая чернильница и мисочка с песком, которым присыпают непросохшие чернила.
Разумеется, в вошедшем человеке (трясущемся, ног и рук не чувствующем, раздетом, будто для купания и загорания на виригийском песочке!) он не узнал не то, что малознакомого воителя – родного отца бы принял за побирушку!
Что именно я говорил, уже не помню. Но красноречие не требовалось! Увидев гостя, Вольдемар приветственно кивнул, окинул комнату и свой безупречный костюм задумчивым взглядом и, кажется, получил очередной повод гордиться барином «Уголка»: пока одних жизнь и удача раздевают до последних портянок, он остаётся на плаву, невзирая на трудности затеянных предприятий!
От меня требовалось только кивать, когда чувство самолюбования не удовлетворилось размышлениями и потребовало слушателя. Пока Вольдемар говорил о богатстве, бедности и мимолётности всего сущего, Катипут поднёс мне обшарпанную табуретку для просителей.
Через некоторое время, когда я совсем согрелся и начал немножечко засыпать, Вольдемар расщедрился настолько, что велел служке дать мне короткий отрез золотистой тесьмы. Наверное, именно за ней посылала Надилари («Хотя, – задумывался я позже, – зачем давать голому бедняку кусок тесьмы, не длиннее пальца?).
Окрылённый осознанием того, что сей кошмар подошёл к концу, и до самого торгового путешествия не увижу неприятного богача, я распрощался с ним, искренне благодаря, чем немало порадовал скупца.
Но прямо за порогом усадьбы поджидал неприятный сюрприз.

***

Я пробыл у Вольдемара не так уж долго, однако Джон успел закончить дела с путаной и, судя по его лицу, не всё, на что надеялся, от неё получил. Речь шла отнюдь не о блёстках: в руках воин держал целый мешочек, но ликом оставался мрачен как голодный магмарский зорб.
Спеша отчитаться в выполненном задании, я сходу сунул ему под нос полученную тесёмку, на что получил совершенно непредусмотренный ответ:
– Иди обратно.
– Что? – кажется, к такому жизнь меня не готовила, и степень изумления соответствовала силе неожиданности.
Джон едва взглянул на результат всех усилий.
– То. Ты взял одну. Нас в сумме четверо.
Вот же… Не поспоришь, не подумал. Покидая поместье, радовался тому, что всё прошло так легко и меня не узнали, а потому совершенно забыл об остальных. Обычный такой человеческий эгоизм в минуты радости или огромного облегчения.
Кусая губы и снова переминаясь на холодном ветру, я оглянулся назад. Катипут уже закрыл дверь, днём жильцы поместья не жгли свечи, и окошки казались тёмными, а сам дом – спящим. Совершенно не хотелось его «будить». Как объясню, что нищему просителю, который радовался одной-единственной тесёмке, вдруг понадобилось ещё три? Мол, «Простите, барин, я очень бедный, но на уздечку для моего парадного Церрадора её не хватит! Не могли бы Вы пожертвовать мне локтей пять-десять подобной красоты?» Ух, тогда точно пинок под зад. И с крыльца. И «молчанка» за нецензурную лексику в адрес уважаемого купца. И тюремный срок за пропаганду этой самой свободы нравов.
Безрадостные картины так живо замелькали перед внутренним взором, что в голосе, когда заговорил, звучало категорическое нежелание возвращаться:
– Разрежем.
– С ума сошел? Ею тогда не то, что маску – тартариона не украсишь!
Я пытался возразить, честно. Но Джон был неумолим. Наверное, на его месте любой бы возмутился: пообещать друзьям тесьму, взять добытые ими предметы и… сказать, мол, постеснялся постучать ещё раз, извините?
Пришлось возвращаться обратно.

***

Глаза Катипута, и так напоминавшие два огромных блюдца, при виде меня стали…Впрочем, ничего не изменилось: я снова продрог, он снова удивился, но дверь захлопывать не спешил, напротив. Прищурился недоверчиво и протянул пискляво, уточняя:
– Час расплаты?
– Он самый, – пришлось кивнуть. – Ну, веди к барину! У нас с ним серьёзный разговор будет… о тесёмочках.
Из моих уст при нынешних обстоятельствах и неподобающем внешнем виде это звучало по-особенному, внушало трусливому слуге невольное уважение – спорить он не осмелился.
Вольдемара удалось застать в той же  комнате, в том же кресле, с той же трубкой в руках. Едва лишь недавний проситель перешагнул дверной порожек, как по лицу барина скользнула тень рассерженного, чуточку усталого недоумения:
– Рад видеть вновь, – учтивое приветствие совершенно не сочеталось с тоном, каким было произнесено. – Вам понадобилось что-то ещё?
Наверное, не единожды одаренные высшей милостью возвращались просить «что-то ещё», сладко звенящее в набитом кошеле. Что ж, сегодня поневоле пришлось стать одним из них и не следовало менять давным-давно определенные роли.
Мне вдруг стало стыдно за то, что прихожу к такому уважаемому человеку в одних только клетчатых подштанниках. Наверное, дело было во взгляде Вольдемара: барин сосредоточенно пялился на клеточки, усиленно что-то соображая. Право слово, прибью Надилари! Стыдно, стыдно!
Однако лицо Вольдемара очень медленно приобретало такое выражение, будто он готовился возопить «Эврика!» или стоял на пороге раскрытия величайшего заговора всех времён. Не выдержав, я глянул на единственный элемент своего костюма и едва удержал на языке ругательство, сообразив, в чём кроется подвох
Увы, к выбору облачения я всегда подходил с особой тщательностью. Доспехи покупал исключительно «проруненные», оружие искал только у проверенных оружейников, а на материале для повседневной одежды просил портных не экономить вовсе. То есть, даже последовав указанию в записке, никак не мог сойти за бедняка. Именно это тайное знание сейчас готовился познать Вольдемар, при первом разговоре слишком увлёкшийся разговором о себе.
Кхекнув, я огляделся вокруг и, найдя взгляд Катипута, сделал страшные глаза. При виде перекошенной рожи тот сначала остолбенел, а потом сообразил причину недовольства и вприпрыжку побежал за обшарпанным табуретом для славного гостя.  
Спустя минуту моя неустойчивая подставка оказалась рядом и я смог сесть. Вольдемар, так и не успев дойти до логического умозаключения «Обманщика за порог!», стал смотреть в лицо. Видимо понял, что мужчине неприлично рассматривать другого мужчину ниже пояса с таким вниманием.
– Мне бы, барин, – молвил гость, стыдливо потупив очи, – тесёмочку у Вас взять…
Секунду царила тишина: наверное, не такого прошения ожидал Вольдемар от вновь явившегося человека, но и эта просьба всерьез его озадачила.
– Позвольте-ка, – он недоумённо помолчал, приглядываясь и будто стараясь понять, я или кто-то другой приходил сюда до этого, – а что Вы унесли пятью минутами ранее?
– Тесёмочку. Но понимаете, я хочу три…
Тут несчастному герою трагического действа «Богачи и бедняки» пришлось сильно задуматься. Предположим, мне бы легко удалось соврать нечто в духе «Упал с крыльца, порвал тесьму, восстановлению не подлежит… Ой, по миру-у-у пойду-у-у!», не хватай нам только одной штуки. Но потребовать у него три? Спросит, на что. А ответить нечего… Хотя скажи я в своё время «Окстись, благодетель! Что я с одной короткой тесьмой делать буду? Нос ею завяжу?», барин бы вряд ли смог что-то возразить против идущей на таран логики бедняка.
Но потребовать столько… Для такой милости я должен у него в ногах по часу за каждую ползать, не меньше! Для воина, Подземного рыцаря, спасителя прекрасной Орлуфии и героя О’Дельвайса немыслимой была одна лишь мысль пойти на подобное унижение. Лучше уж удавиться красивенькими ленточками, чем ради них падать ниц перед богачом! Рыцарь не умирает на коленях.
Решено.
Поднявшись, я принял самую устрашающую позу, на какую был способен в таком виде, выпятил грудь колесом, втянул выпиравшее пивное брюшко и, наискось взмахнув рукой как мечом, с выражением произнёс:
– Гони тесёмки, жмот! А то каждый день буду являться к тебе в таком виде, томно вздыхать под окнами и рассыпаться перед соседями в двузначных комплиментах твоим добродетелям и горячему сердцу, готовому снизойти до любой страждущей души, и…
…Дальнейшее показало: зря!

***

Нет, вызванная Вольдемаром охрана ничего противоестественного вроде выдирания волос, травм восьмой степени или науськивания беронцев со мной не сделала. Просто сгребли взашей и спихнули с высокого крыльца ударом ноги, заставив пересчитать ступеньки седалищем и затылком, как какого-то плюшевого медведя из детской сказки, да во след крикнули, что барин в таком гневе, что лучше мне в усадьбе не показываться лет эдак пять с копейками. Затем на крыльцо выбежал Катипут и, судя по всему исполняя приказ хозяина, кинул мне в лицо целый мешочек золотой тесьмы.
– Вот! – наверное, слова негодующий служка добавил от себя. – Забудь про вашу дружбу и про то, как хорошо мой хозяин к тебе относился!
Мешочек, конечно, не долетел, однако зрители, коими оказались Джон, Мариэтта и давешние травницы, прониклись драматизмом и серьезностью момента. Через некоторое время путана отошла от окошка, смеясь, и обронила что-то про хрупкие узы крепчайшей дружбы, после которой один выкидывает другого как вздорную любовницу – без всего.
Наверное, именно с её легкой руки сплетни о Вольдемаре гулять стали самые разные.
…Говорят, Надилари не единожды спрашивала Джона и Кири, почему на моём лице, когда пришла пора отдавать ей тесёмочки, читалась самая настоящая жажда убийства. Друзья хохотали до слёз, но великой тайны ей так и не раскрыли.