Красавица Орлуфия, единственная и любимая дочь прославленного воеводы людей… О ней ли мечтали многие достойные воители, её ли улыбку воспевали приезжие менестрели?
Ходит слух, будто мастера ювелирных дел решили продавать медальоны с портретом украденного сокровища Дамируса, дабы на всём Огрии не осталось никого, чье сердце не тронула красота похищенной Хаосом девы. Ибо исчезновение Орлуфии стало горем, сплотившим самых отважных бойцов, заставившим десятки и сотни совершенно незнакомых людей пуститься на поиски, рисковать собственными жизнями.
Дамирус поимённо знает каждого из них, может узнать в лицо любого, переступившего порог рабочего покоя в стенах Арены О’Дельвайса, хотя лучше прочих помнит молодого воина, первым пришедшего на помощь. Именно тот боец сумел разыскать платок девушки, спрятанный в старом дупле, расспросить всю округу и вывести на чистую воду предателя, подстроившего похищение, а позже узнать, что самое дорогое для Дамируса создание томится в башне на острове Фей-Го. Ему воевода, наверное, согласился бы доверить и собственную жизнь, втайне непоколебимо верил: однажды дверь снова скрипнет, открываясь, и весёлый герой приведёт потерянный дар небес назад к отцу.
«Жива. Значит, надежда есть, понимаете?» – разве не это произнёс воин, уходя, вместо прощания? Всего пять слов стали дороже злата для измученного неведением и страхом родительского сердца.
Воевода помнил тревогу, пробудившуюся, едва Орлуфия не вернулась из-за стен в положенный час: источавшую холод, вгрызавшуюся в нутро, не дававшую думать об иных делах. Позже, когда стали известны имя и цель коварнейшего врага, волнами накатывала бессильная ярость, до крови сжимал кулаки и боялся, что не выдержит пытки, сорвётся, покинет О’Дельвайс, бросив столицу без защиты, чтобы лично встать во главе поискового отряда.
Но воитель, не сумевший защитить семью, должен всеми силами исполнять долг перед городом – оградить от возможной опасности тех, кто из-за его чувств могут остаться беззащитными, побеждёнными или убитыми. Какими бы слухами не полнился мир, сколь страшную участь не пророчили запертой на Фей-Го Орлуфии, Дамирус оставался в О’Дельвайсе, спокойствием и рассудительной храбростью наполняя сердца других. Но лгал. Лгал самому себе, убеждая в надёжности ее положения, веря в то, что дочь по-прежнему жива, именно в эту минуту не умирает где-то вдали под хриплый смех порождений Хаоса.
Он каждую ночь видел это во сне: толпища Гунглов, с которыми прежде не единожды сходился в бою, никогда не виденная, но живо представлявшаяся башня… Наверняка покосившаяся, безрадостно-серый камень кладки затянут побуревшим от времени мхом, а внутри царят разруха и зловонная затхлость; низкий свод потолка пленён мягкими тенетами паутины, тёмной от собранной ею пыли, в глубине копошится мохнатый и безобразный хозяин-паук. Быть может, Орлуфия не единожды пробуждалась с криком, чувствуя до дрожи мягкие касания лапок ползущего по её лицу насекомого, стряхивала с себя бесцветно-белесые нити, долго не могла уснуть и глядела наверх с затаённым страхом? Как выглядит дочь теперь? Некогда красивое, багряное как июньский закат, платье, в котором вышла за ворота столицы, побурело от грязи, подол превратился в обрывки лохмотьев; златые волосы спутаны в тугой ком; глубокий взгляд прекраснейших глаз, заставлявших сладко трепетать не одно сердце, полон безысходного, почти отрешённого страха. Способна ли понимать происходящее вокруг или давным-давно потеряла рассудок от одиночества и плача?
В других снах Дамируса Орлуфия такова. Её, оборванную и грязную, худую настолько, что хламида висит мешком и каждую косточку на ногах иль руках сосчитать можно, тащат к залитому кровью алтарю. Бьётся, кричит и зовёт, плачет, взглядом молит отца вмешаться, не дать свершиться страшному обряду божества РаскриуЦу, а он…
Он идёт, пытается брести, невзирая на смертельные раны! Только пальцы слабеют с каждой секундой, мир качается перед глазами, немногое видно сквозь застлавшую их пелену погибели, ноги тяжелы, будто цепью прикованы к камню…
Дамирус почти доходит до дочери, слышит вскрик радостной надежды, силится поднять клинок на выросшего перед ним словно из-под прожжённой докрасна земли врага и не может. Последние силы покидают воеводу людей, из ладони выскальзывает клинок и он падает. Падает долго, бесконечно медленно, не сразу чувствует горячую и сухую почву под щекой, а зашедшуюся дичайшим воплем Орлуфию волоком тащат дальше, к алтарю. Сон отпускает не сразу: мужчина видит, как на неё одевают тёмно-синюю мантию «Последнего ухода» и убивают на глазах у обречённого отца. Только тогда тьма затопляет разум, он рывком садится на постели и долго не может стряхнуть с себя липкий страх: мертва.
«Дочь! – когда-то молила жена, умирая. – Сбереги нашу дочь, Дамирус, заклинанию!»
Что сказала бы она, погибшая и так сильно уповавшая на защиту отца, коя не даст девочке совершить горьких ошибок юности, сейчас? Вернувшись под крышу их дома, пройдя по опустевшим комнатам, коснувшись дланью застеленной покрывалом постели Орлуфии, тронув пыль на красивых книгах?..
«Не сберёг, – беззвучно изрекают уста призрака, едва Дамирус вновь погружается в дрёму. – Будь проклят. Не отыщешь».
И с первыми лучами солнца он вновь стремится на Арену О’Дельвайса, как приговора или избавления ожидает вестей от поисковых отрядов и того, кто обязательно сумеет вернуть деву домой живой, невредимой. Ведь лишь недавно говорил тот с русалкой Сореной о пропавшей экспедиции Баххаши - капитана корабля «Аль-Ява», отправленного к Фей-Го. Нынче отправился к Панеонику и вместе воитель с мудрецом сумеют спасти неповинную деву.
Дамирус верит в это так сильно и рьяно, как иные во всесилие богов или непобедимость героев прошлого. Сейчас в приёмной скрипнули несмазанные петли, воевода узнал торопливый шаг, вот-вот откроется дверь и гордый победой воин с порога объявит: «Она спасена!»

***

Измотанный мужчина, замерший перед последней дверью, кусал губы, проклинал и ненавидел себя за принесённую весть, мечтал о пытке, мучительной смерти, вторжении магмаров – обо всём, что могло бы избавить его от долга войти в кабинет, посмотреть в глаза обнадёженному отцу и найти в себе храбрость сказать: «Ритуал РаскриуЦу свершён. Помешать ему мы не смогли».