Просто – слышишь, безумная? – прости за то, что не успел или не смог совершить, сказать, позабыть, не сделать.
Если одно моё слово оказалось способно погубить весь материк, я подниму оборванное знамя клана и снова рванусь в этот проклятый и проигранный бой, чтобы потомки или враги однажды смогли произнести: «Отчаянно дравшись, он расстался с жизнью так, как подобает герою». Но если другое было властно отнять тебя, то самую позорную гибель приму за легчайшую кару.
Прости. Знаю, что шёпот сей сотрясает дрожащий воздух зазря, ибо живым не дозволено говорить с мёртвыми, но всё равно перед смертью повторяю тебе: «Прости».
Быть может, одно слово сумеет хотя бы на миг облегчить муки совести и любви.
Прости.

     Когда Золотые Легионеры решились оспорить первенство альянса Гвардии Белоснежных и бросили дерзкий вызов, никто не ожидал кровопролитной войны. Конфликты между двумя сильнейшими кланами Огрия случались часто: обсчитали друг друга на рынке, не поделили приграничную полосу, бросили колкое слово… Чуть что – драка, травмы, целебные примочки, а мир полнится слухами и ложными наветами.
Никто не удивился: снова знакомый сюжет! Легионеры всегда издали махали оружием и сотрясали воздух грозными призывами, надеялись пошатнуть репутацию превосходящего мощью клана, Гвардия лениво огрызалась на особенно нахальных противников и никогда не опускалась до хорошей взбучки.
    И вправду, к чему ей плодить пакостные слухи о том, что «многоглавая белая гидра» перестроила ряды и направляет копья не на берега Хаира, а на людей, собственных кровных братьев? Что жаждет вытеснить все прочие дружины, которые лишь объединившись могут дать ей достойный отпор, а безвредную мелочь обложить данью и только тогда начать завоевательное шествие по берегам Хаира? Величайшему альянсу намного легче промолчать, тем самым выражая презрение, чем дать почву скандальным сплетням.
Неизвестно, что стало поводом для конфликта: кусок плодородной земли, не попавший ещё ни в чью область влияния, или… или не лгал слушок о том, что воин из Легионеров завёл интрижку с супругой Белоснежного, дабы от души посмеяться над старым соперником?
Однако на этот раз Гвардия не стала понапрасну расточать слова и действительно приказала перестроить ряды. Но пожелала не предупредить, а застращать, раз и навсегда отбить у всех кланов Огрия желание идти против её власти.  
Мы, среди жителей получившие прозвище «Кровь на знамени» за багряно-синий рисунок на украшавшей плащи клановой фибуле, откровенно потешались и делали ставки на исход очередного спора. Когда Гвардия и Легионеры, с почтительного расстояния показав друг другу пару неприличных жестов, разбегутся в разные стороны? Ни те, ни другие не были нам, третьим по силе и их соперникам, союзниками, однако женой Первого Легионера несколько лет назад стала моя сестра.
     Только из-за неё я не имел права не вмешаться, когда Гвардия нанесла удар.
Помню осеннюю ночь, весёлое пиршество в честь юбилея нашего друга и брата, встречавшего четвёртое десятилетие. Потом шум у дверей зала, через которые постоянно входили и выходили люди из числа бойцов и прислуги, появление гонца от Легионеров, взмокшего как свалившийся с мостков пёс, известие об объявленной войне и нападении на Клесву.
Именно в поселении когда-то встретились основатели. Оттуда Золотые начинали путь, там же из уважения к месту рождения клана селили семьи. Заодно оберегали Клесву от нападений хищных крэтсов. Мирный, славный край, не знавший иной войны и магмарских атак! Разве можно подыскать более безопасный уголок, в котором не страшно оставить жену и детей или престарелую мать, отправляясь в очередной бой под знаменем с золотым шлемом?..
Гонец говорил быстро, почти захлёбываясь словами, излагал голую суть: под вечер карательный отряд палачей-«невидимок», снявших с одежды всякие отличительные знаки, вошёл в ту часть поселения, где обособившейся общиной жили семьи Легионеров, ушедших захватывать крепость.
Молча, без проклятий или стонов я слушал о том, как началось побоище, воины избивали перепуганных женщин, кричащих детей и тех бойцов из гарнизона Клесвы, кто осмеливался вмешаться в творящееся у них на глазах.
Потом, оставив позади стоны и плач, они ушли.
    Раненные исчислялись десятками, несколько человек там же скончались от ран и среди них – ещё не рожденный сын сестры. Второй, младшенький, которого она страстно хотела назвать в честь нашего давно погибшего отца.
   В тот день я приказал своим людям наточить клинки. Но ни нам, ни Легионерам не дали времени отомстить – Багурон, Дамирус, сам Дракон и все, кто хоть какой-то властью наделённые, громогласно выкрикнули: «Хватит!»
Целыми стопками на стол падали письма. Дамирус обещал наказать виновных, Багурон призывал все кланы не давать воли гневу. Совет, на котором должны были собраться стороны конфликта (ибо никто не держал сомнений на счёт связи между «невидимками» и Гвардией Белоснежных, хоть доказать это казалось невозможной задачей!) и свидетели из Клесвы, назначили через три дня.
    Но мы жаждали мести. Не подлой и мерзкой атаки, не нанесенного в спину удара! Честной победы, в которой побеждённые захлебнутся своей, а не чужой кровью!
Поэтому никто не удивился тайной записке от первого Легионера: «Завтра к закату будьте на площади О’Дельвайса»; лишь переглянулись молча да привычными движениями проверили перевязи с оружием.

     Прости.
Глупо, наверное, заново оживлять в памяти невозвратные дни, только сейчас начинать корить себя за ошибку, слишком крепкие семейные узы и чересчур слабые – любовные.
Почти с самого детства ты была рядом – некрасивая и курносая дочь друга моей семьи, эдакая тихоня-замарашка с противным голоском и тёмными кудряшками. Вместе росли, учились владеть клинками, свой первый тренировочный бой выиграл именно у тебя и обидными насмешками долго доводил до слёз.
     Говорят, что мы редко влюбляемся в друзей своих детских лет. Лгут. Вырастая, я учился иначе смотреть на женщин, восхищаться их достоинствами и не зацикливаться на внешних недостатках. А ты становилась всё краше, волновала юное сердце ласковой улыбкой и полным девичьей доброты взором… Влюбляемся. Легко. Первый поцелуй дал узнать вкус твоих губ. Первой женщиной, тепло объятий которой я смог ощутить хладной весенней ночью, стала подруга детства.
     Позднее, уже после свадьбы и рождения первенца, члены клана, посовещавшись, вручили мне регалии умершего главы. Тяжёлая ноша легла на наши плечи, каждое решение взвешивали и обдумывали вместе, подолгу обсуждали политику и растраты, прежде чем отдавать новые указания. Твои усилия, понимание и готовность поддержать дали мне силы подняться на вершину, привести наш клан к почётному званию третьего по силе из всех альянсов и дружин Огрия.
     Кажется, обычные для многих супругов ссоры могу пересчитать по пальцам, хватит одной руки. Самой страшной вспоминается та самая, последняя, когда ты не смогла переубедить меня ласковыми речами и начала кричать, едва не плача:
«Да пойми же! – женская рука так сильно сжала пустой кубок, что побелели костяшки пальцев, – Ты не имеешь права вступать в войну! Дело даже не в том, что половина людей из Гвардии – это мои друзья, и я знаю их поимённо! Ты – глава, мы – третий по силе клан! Если сцепимся в яростно рычащий клубок, то кто сможет дать отпор хаирцам?»
«Глупая, сколько можно повторять одно и то же? – бросаю слова зло, пальцами растираю виски, кои лупит тупая боль. – Она. Моя. Сестра. Я вмешаюсь и надеру Гвардии её элитную задницу, даже если все кланы Хаира будут стоять под стенами О’Дельвайса».
     Долгая тишина воцарилась меж нами. Ты, поднявшись со скамьи, смотрела в окно на необычайно яркие звёзды, я молился о том, чтобы этот кошмар поскорее закончился, оказался просто дурным сном: конфликт, нападение, записка, ссора...
Ты разбила молчание, как камень бьет на осколки кубок из тонкого хрусталя, указала рукой на особенно яркую точку-звезду:
«Магмары называют ее звездой Неслом. Или Неслам, не помню. Пока горит на небосводе, поражение в битве не принесёт убытка или едкой горечи. Поверье такое есть. Виригия давно не подвергалась атакам из-за моря, и я всё чаще думаю, что мирная тишь – это лишь способ ослабить людскую бдительность. Когда воины не видят врага, они начинают ссориться между собой. Ослабленного недруга сокрушить проще, понимаешь?»
Я продолжал молчать. Совсем не хотелось говорить о каких-то звёздах и суеверных байках, в числе коих каждая третья – глупость выжившей из ума старухи-сказочницы, подхваченная и преображённая молвой.
«Не иди в О’Дельвайс. Дай мне часть людей, чтобы стеречь Виригию бдительно, ни один парус не упустить из виду».
И я, чувствуя себя последним глупцом, но против воли испытывая нечто вроде суеверного страха перед яркой крупинкой на чернильно-тёмном небосводе, дал тебе часть людей.
Прости.

   Сложнее всего оказалось объяснить причину столь резкого изменения планов нашим соратникам. Разумеется, я уже тысячу раз устыдился краткого страха, но опоздал забрать слова согласия обратно – самые сильные бойцы отбыли до рассвета.
Оставшиеся воины злились, недоумевали или, плюя себе под ноги, уходили прочь. У многих в Клесве жили друзья и родичи. Боюсь представить настроение тех, кто направляли ездовых животных к морскому берегу и мачтам кораблей.
   К полудню следующего дня пришло известие: Золотые Легионеры, не дождавшись союзников, всё-таки развязали ссору, мгновенно переросшую в драку. Но удача не сопутствовала ослеплённым местью – многие умелые воители погибли на горячих камнях мостовой раньше, чем беспорядки удалось прекратить патрульным.
    Слухи об обещанной помощи и выбранной «Кровью на знамени» политике невмешательства облетели Огрий быстрее ветра. Некоторые одобряли или делали вид, будто понимают причины, вынудившие бросить Легионеров, другие заклеймили трусами и по-своему были правы. Гвардия Белоснежных усмехалась в лицо, а глава при встрече пожал мне руку.
    Я тихо ненавидел себя тем лютым чувством, которое не властны заглушить слова. Разум требовал меча, боя, крови, смерти – чего угодно, лишь бы не сидеть в полумраке спального покоя, раз за разом не повторять позорное прозвище: «Синий трус. Синий трус. Отныне я прослыву Синим трусом».
      А еще я ненавидел её – женщину, всё это время оберегавшую Виригию от воображаемой угрозы, и её проклятущие звезды. Ибо ни тогда, ни через неделю магмары не пришли.

      Прости.
Даже словесное клеймо может затмить белый свет, доводить сожаление об оказанном тебе доверии до безумной жажды прижать к земле, отыграться, показать всем, что я не Синий Трус. Ибо только и умный опытный воин видит свои ошибки и безжалостно наказывает сбивших с верного пути! Без разницы, кто они: любимые, родные или совершенно чужие – наказание обрушится на любого преступившего грани разумного!
Какое-то время держался, утихомиривал злой гнев: «Она не виновата, ибо не принуждала, а просто дала совет. В моей власти ответить отказом и последовать ему… Я выбрал. Винить некого».
    Но через день или два люди начали покидать клан. Уходили новички, недавно принятые ребята, будущее нашей огромной семьи… Держался, улыбался, говорил: «Понимаю. Вершите свою судьбу». Но почву из-под ног выбило предательство иного сорта: однажды в намозоленную рукоятью меча ладонь легла клановая фибула лучшего друга. Он не отвёл взгляда, сказал, что для воина важны репутация и защищенная спина.
«Шайка Синего труса… – друг говорил задумчиво, будто ещё не всё обдумал, но сомнения не отражались на беспристрастном лице. – Слыхал, да? Так называют клан за нашими спинами. Репутации нет, брат. А доверить тебе спину не смогу, ибо излишняя вера в чужое слово погубила многих Легионеров».
    Я ненавидел тебя, любимая, всей душой. И тогда, проводив старого товарища за порог, решил: кара должна настигнуть ту, кто обрекла названных братьев на ласку раскалённого клейма позора.
     Гонец с письмом поспешил в Виригию; под вечер раздробленный и снедаемый злостью клан собрался за большим столом. Решение лишить провинившуюся фибулы с гербом вызвало множество споров, крики и гам не затихали до самого утра. Наконец, голосовали. Пятьдесят два к восьми, «за» и «против».
     Казалось, что-то оборвётся у тебя внутри – так страшно побледнело худое лицо. Губы едва шевелились, пытались выдавить какие-то оправдания, пальцы судорожно сжались на фибуле и не давали её снять. Разжались только тогда, когда подошёл я и велел отдать знак, носить который ты права уже не имела.
    Лишение символа. Изгнание. Позор. Любой из нас теперь вправе плюнуть тебе в лицо. Конечно, наказание имело свой срок. Разве можно навечно прогнать тех, кого любишь? Мать кровного дитя, верную спутницу жизни, лишь единожды шагнувшую на неверную тропку? Тебе вернут знак, едва выцветет память о почти уничтоженных Золотых Легионерах и обагрённой кровью площади О’Дельвайса. Подожди, милая, пока угомонится громкоголосая молва, и мой собственный гнев уползёт во мрак самых дальних глубин души.
Ты ушла ночью, ибо приказано покинуть наши земли до рассвета.
Прости.

     Совет клана еще никогда не заседал так долго.
Пытались измыслить способы вернуть утраченное славное имя и дать понять всем, что невмешательство на площади – лишь отсрочка, а сам приговор обжалованию и пересмотру не подлежит.
     Лучшего времени для нападения на Белоснежных не найти: альянс затрещал по швам, когда глава рекрутского клана высказал недовольство действиями в Клесве. От него отмахнулись, но зря: Младшая Гвардия единогласно решила начать свой путь и выйти из тени великих воинов, чьи методы разнились с кодексами чести. Начались новые битвы, ибо слишком дорого обходились «неразумные дети», чтобы просто дать им уйти.
     Величайший клан Фэо более не представлял угрозы, Легионеров почти выкосила война, и на трибуну сильнейших взошли «Кровь на знамени».
Но оставалась месть и память о не рождённом сыне моей сестры. Сейчас, сокрушив Гвардию и отомстив за Легионеров, мы могли хоть отчасти вернуть доверие людей.
    «Кровь на знамени» вступила в войну уже через два дня после Совета, объединила силы с Малой Гвардией и, ужасно измучившись, почти опрокинула на лопатки ее «мать».
…А потом свет незнакомой звезды заиграл на броне магмаров. Они нанесли два удара, проломили защиту и в Виригии, и на Плато, вихрем прошли до О’Дельвайса.
Всё случилось именно так, как ты предрекала: яростно рычащий клубок немыслимо ослабил материк, и враг не промедлил зря.

    Прости.
Наверное, поздно это говорить, да разве мне долго осталось? Вот-вот сдадим последние баррикады, а я… Убитый зорб, повалившись и придавив ноги, повредил кости. Я не могу уйти. До последнего безопасного рубежа и то тащили почти волоком, ибо молодого оруженосца еще не сразили шальной стрелой, а у тебя хватало сил идти.
Оказывается, моя любовь никогда не уходила далеко. Просто спряталась в О’Дельвайсе. Ведь мы бы ни за что не стали искать и прогонять по-настоящему.
    Над миром ночь и восхитительно-звёздное небо с той самой почти безымянной точкой. Зорб, покалечивший меня, заразил тело пришедшей спасительницы губительным ядом, и сейчас, обнимая, прижимая пальцы к жилке на тонкой шее, почти не чувствую биения жизни.
Ты оказалась удивительно, необъяснимо, страшно права: война ослабила материк. Наверное, не начни мы последний виток, достало бы ещё силы сплотить ряды и отбросить врага за море.
     Но к чему жалеть о былом теперь? Над городом звёзды, пускай их почти не видно за клубами дыма. Издали доносятся крики и звон мечей. Паршивый был из меня глава, кровь соратников забрызгала знамя так сильно, что невозможно разглядеть узор.
    Ты едва дышишь. Пройдёт всего несколько минут, и некому станет возвращать отобранную фибулу, ставшую символом всего самого главного в нашей жизни: помощи, доверия, клана, друг друга…
«…Прости».
Крики совсем близко.